В возрасте 17 лет, будучи пастухом, Йосеф вместе с братьями пас овец. Лишь поденная работа пастуха сводила его с братьями, сыновьями Леи. В годы становления его жизнь и надежды формировались в обществе сыновей рабынь, которых Тора описывает не как его братьев, а как сыновей отцовских жен. Йосеф вырос без матери, без родных братьев и сестер, в отличие от остальных, Биньямин был ребенком и, следовательно, не компанией для юноши…
Не как «Яаков», но как «Израиль», отец видел в Йосефе лучшего из своих сыновей. Йосеф был сыном его старости. Яаков считал, что продолжает жить в Йосефе. Он видел в Йосефе наследника своих собственных духовных достижений.
Братья не выносили, когда он по-дружески говорил с ними из-за натянутых отношений. Йосеф видел сон и пытался рассказать о нем братьям, но они не пожелали его слушать. Однако он настаивал: «Но вы просто обязаны узнать, какой сон я видел… В моем сне, в отличие от реальности, мы никоим образом не были отгорожены друг от друга. Мы вместе работали, мы хотели уложить маленькие снопы в большие скирды посреди поля. И я тоже собирался положить свой маленький сноп в общую груду, но его невозможно было сдвинуть. Он стоял прямо и его невозможно было перетащить в центр поля. Более того, ваши снопы стали вокруг моего и поклонились ему». Это описание того, кто, поставленный в изолированное положение, возвышается над остальными, склонившимися перед ним.
Интересно также отметить, что предметными реалиями сна Йосефа были снопы пшеницы. Братья никогда прежде не возделывали землю: они были пастухами. Стать земледельческим народом, как это предначертано судьбой, им еще только предстояло.
Все это еще больше оправдывало в глазах братьев их бурную реакцию: «Ты хочешь когда-нибудь стать царем над нами? Или может быть, уже сейчас хочешь властвовать? Такие мысли не должны посещать тебя даже во сне». И они возненавидели его еще больше не только из-за оскорбительного (с их точки зрения) для них сна, но и за то, что он имел дерзость рассказать им этот сон.
Разлад в отношениях между Йосэфом и братьями начался с קנאה (зависти), к которой затем прибавилась שנאה (ненависть). Братья ненавидели его потому, что считали его сны отражением его собственных мыслей и намерений. Поначалу они не опасались Йосефа, полагая, что его сны вряд ли когда-нибудь станут реальностью. Однако, услышав второй сон, обещавший Йосефу не просто главенство в семье, но верховную власть над всей землей, увидев, как отец воспринимает эти сны, размышляя над ними в полной уверенности, что они сбудутся, братья вновь испытали зависть.
На братьев произвело сильное впечатление, что Йосеф представляет угрозу их правам, поэтому они ушли очень далеко: Шхем расположен примерно в 80 км от Хеврона. Мидраш Раба указывает, что они только сделали вид, будто идут пасти стада. Они отправились в Шхем, на место первого проявления их братской солидарности. Там они надеялись обрести вдохновение для важных решений.
Действительно, их будущему угрожала бы опасность, если бы Йосеф возвысился таким образом, как они себе это представляли.
Яаков чувствует разлад между Йосефом и братьями и хочет их примирить. Но, желая понять отношение Йосефа к братьям, он вначале не дает ему никаких указаний, а просто говорит: «Лучше мне послать тебя к ним, чтобы ты мог быть со своими братьями». Йосеф готов отправиться немедленно: совесть его чиста, и у него нет намерения возвыситься и стать правителем.
Приближающегося к ним Йосефа братья восприняли как самую страшную угрозу их сокровенным и законным интересам, такую угрозу, что посчитали возможным приговорить его к смерти. Они считали допустимым убить его, защищая себя. Они посадили Йосефа в яму. Когда братья сели есть, совесть не давала им покоя. Они все время смотрели в сторону ямы.
Ишмаэлиты были родственным им племенем, т.е. не были купцами, неразборчивыми в торговле людьми и товаром. Поэтому у братьев были основания предполагать, что проданный ишмаэлитам Йосеф останется с ними, и после продажи пряностей в Египте они возьмут его с собой на родину в Аравию. Этим объясняется то, что впоследствии братьям не приходило в голову, что Йосеф может оказаться в Египте. Это рассуждение обретает еще более прочное основание, если предположить, что ишмаэлиты намеревались взять его с собой. Скорее всего они бы так и поступили, но в это время к ним подошли купцы-мидианиты и купили Йосефа, рассчитывая выгодно продать его в Египте Потифару в его дом рабом.
Братья хотели продать Йосэфа ишмаэлитам, но купцы опередили их. Они вытащили Йосэфа из ямы и продали его ишмаэлитам. Братья не знали, что ишмаэлиты продали его в Египет. Тем не менее вина за то, что Йосэф был продан в рабство, целиком лежит на братьях, поскольку они желали такого оборота событий и с радостью способствовали ему, хотя легко могли отвратить случившееся.
Реувен раскаивается за все: «Не будет мне места, где бы я был спокоен, где бы я мог преклонить голову. Все будут избегать меня». Именно Реувен не предпринял более решительных шагов, чтобы предотвратить происшедшее. Он намеревался исполнить мицву (спасти жизнь брата), однако ему не удалось завершить начатое. Возможно, его лишало уверенности сознание, что он сам небезгрешен; ощущение собственной слабости не позволило ему предпринять более решительные действия.
Однако, возможно, имелась и другая причина для чувств Реувена. Братьев подтолкнул на преступление страх, что Йосеф угрожает их независимости. И вполне естественно предположить, что Реувен должен был ощущать этот страх сильнее, чем другие братья. Потому что в семье Яакова фактически было два первенца: Реувен и Йосеф, и Йосеф был сыном от женщины, которую Яаков действительно хотел видеть своей женой. Поэтому Реувен был главным подозреваемым в этом подлом преступлении, поскольку имел самые весомые мотивы. Вот почему он держался в стороне и опасался, что теперь каждый бросит камень в него. В конце концов Реувен лишился первородства, которое перешло к Йосефу.
Все дети Яакова «поднялись», чтобы утешить отца. «Подняться», чтобы совершить действие, всегда означает, что это действие порождено решительностью, что нужно заставить себя его совершить. Никто не чувствует горе так сильно, как те, кто должен утешать скорбящего. Видеть убитого горем престарелого отца, считать каждую праздную мысль грехом — такое могло бы повергнуть в страстное раскаяние даже закоренелого негодяя. Но почему никто из них не попытался пролить живительный бальзам на рану отца, сказав ему: «Йосеф жив!»? Потому что это было бы величайшей жестокостью. В сердцах родителей даже растерзанный дикими зверями ребенок не потерян до конца, но испорченный ребенок — хуже, чем погибший. Поэтому тот, кто не хотел тысячекратно усугубить горе отца должен был хранить молчание до того дня, когда Йосеф вернется и радость встречи сгладит в сердце отца тяжесть преступления, совершенного другими сыновьями. Яаков не считал, что горе убьет его, но думал, что ему суждено скорбеть до смертного часа. К тому же Яаков, видимо, считал что у него есть основания винить в случившимся себя. Важно, что плач Яакова упоминается в последнюю очередь. Яаков не стенал и не рыдал. Всякий раз, когда другие веселились, отец украдкой смахивал слезы.
Отдаление Йегуды от братьев можно рассматривать как симптом напряженности или разлада, возникшего между ними после того, что он сделал с Йосефом. Чувство враждебности сконцентрировалось в основном на Йегуде, который, судя по всему, был самым влиятельным среди братьев: роковой случай произошел по его предложению и по его настоянию. Семье Йегуды пришлось дорого заплатить за совершенное им зло. Жена и сын умерли раньше его; но что более трагично, его сыновья умерли, потому что совершили зло перед лицом Б-га.
Моральная ценность брака определяется единственно его конечной целью — рождением и воспитанием детей («плодитесь и размножайтесь»). Моральное состояние брака, не преследующего эту цель, далеко от совершенства. Следовательно, смерть мужа, оставившего бездетную вдову, делает брак незавершенным, т.к. в этом случае в браке не удалось достичь его возвышенной моральной цели — продолжения человеческого рода в направлении, определенном доминирующими в конкретной семье чертами. Положение это может быть исправлено браком бездетной вдовы с одним из ближайших родственников ее покойного мужа. Эти представления формируют основу института ибум (левиратного брака), с которым мы встречаемся уже на самом раннем этапе истории семьи Яакова…
Источник: toldot.ru